Просто сержант

    Одним из первых в ответ на наше обращение о том, что с нового года мы открываем в газете новую рубрику «75 Победа!», пришло письмо калужанки Елены Рахимовой. Это воспоминания о деде, сержанте Алексее Прохорове, ушедшем на войну из Малоярославца. Публикуем его и ждем новых писем!

    Летом 1989 года я ездила с родителями на дедушкину могилу в Венгрию, город Хатван. У меня остались смешанные чувства. Это была первая поездка за рубеж, все казалось восхитительным и чудесным: в магазинах полно всякого ширпотреба, потрясающей красоты Будапешт, величественный Дунай, макдоналдсы, пиццерии… И в этом уютненьком месте покоится мой родненький дедушка Алексей Дмитриевич Прохоров (он воевал в составе 2-го Украинского фронта в звании сержанта). Как все хорошо!

    И вдруг среди этой сказки как ножом в сердце пырнул пожилой венгр в электричке, когда мы ехали из Хатвана в Будапешт. Узнав, что мы русские, он сказал на русском языке: «Русские плохие». Вот и всё. Мы все плохие. И я, и мои родители (о которых я точно знаю, что они хорошие!), и мой дед, который прожил в трудах и заботах на этой земле всего 34 года! Я тогда разрыдалась прямо в этой электричке. Сейчас уже не плачу, но все пытаюсь понять: почему они не ценят нашу Победу? Мне понравился ответ на этот вопрос режиссера Карена Шахназарова. Он сказал, что для стран Западной Европы это была просто капитуляция, а для русских – вопрос жизни и смерти…

    Алексея Прохорова призвали на фронт буквально через месяц-другой после рождения сына Льва, летом сорок первого года. Потом фронт отошел дальше к Москве, и семья оказалась на несколько месяцев на оккупированной фашистами территории. Мама вспоминала об этом периоде как о самом ужасном времени. Поскольку Малоярославец находился прямо на Варшавском шоссе, по которому двигались наши отступающие войска, то город немцы очень сильно бомбили с воздуха. Эти впечатления о бомбежках не для слабонервных.

   Мама рассказывала, что бабушка вырыла окоп в огороде и во время бомбежек они там пытались укрыться. Она говорила, что бомбы, когда летят, издают жуткий воющий звук. Кажется, что каждая ударит прямо в твоё укрытие. После бомбежек они выходили из окопа и видели, что произошло. Мама рассказывала, что на улицах валялись куски людских тел, которые какое-то время никто не убирал – в этом кошмаре было не до того. Когда немцы вошли в город, танки ехали по улице Комсомольской и обстреливали дома. Мама говорила, что все они были этими выстрелами в той или иной степени повреждены, в том числе и их дом. Сестру Алексея Дмитриевича Тамару немцы изнасиловали, а она была на тот момент по возрасту школьница… Еще более младших сестренок Тоню и Катю хотели просто застрелить, потому что дети им показались чересчур темноволосыми и кареглазыми, похожими на евреев… Мать плакала и хваталась руками за автоматы, упросила не убивать детей. 

    Когда немцев отбросили от Москвы и фронт прошел через Малоярославец в обратном направлении, дедушка смог увидеть семью еще раз. Мама рассказывала, что со всей Комсомольской улицы только двое воевавших мужчин вернулись живыми после войны. Она говорила, что дедушка был на фронте водителем «катюши». Это реактивный минометный комплекс БМ-13, который выпускали на заводе Ком-интерна, поэтому на нем был индекс «К». Может, отсюда и прозвище, которое дали ему фронтовики. Мы также знаем, что дедушка принимал участие и в финской войне, а в Ленинградскую блокаду по замерзшему Ладожскому озеру возил продукты в город. После освобождения Краснодона в 1943-м участвовал в подъеме тел молодогвардейцев, замученных фашистами, из шурфа шахты № 5.

    По воспоминаниям мамы, папа ее очень любил, просто баловал! До войны он работал водителем в Торгсине и всегда привозил из поездок что-нибудь вкусненькое: гроздь бананов, виноград, пакетик орехов, изюма… Мама рассказывала, что он любил работать. Хотя это и так ясно: до войны, то есть будучи всего лишь тридцати лет от роду, он и дом успел построить, и сад посадил. На семейном фото (оно сделано перед самой мобилизацией на фронт) видно, какие натруженные у него руки.

   У него не было специального педагогического образования, но как разумно с педагогической точки зрения он пишет! В нескольких строчках он дал понять старшему ребёнку, дочери, что он любит её, но любит также и её сестричку, и братика: «…обеспокоен здоровьем малюток… привет Вале и Лёвику…» Только искренняя любовь даёт это интуитивное знание, я думаю. Мама рассказывала, что для того, чтобы дать понять, где они сейчас находятся на фронте, Алексей Дмитриевич в начале письма каждую строчку начинал с определенной буквы, чтобы получилось название ближайшего населенного пункта. Иногда выходили немного бессмысленные фразы, но по первым буквам первых строк можно было узнать больше, чем разрешалось цензурой.

    Как рассказывала мне мама, они получили похоронку в самом начале 1945 года. В доме стояла новогодняя ёлка, под которой теперь уже вдова (в 34 года!) Евдокия собрала своих деток и, держа в руке похоронное извещение, обняла всех и заплакала. Она больше не выходила замуж. Она очень любила своего мужа.

    С мамы, которая была еще восьмилетним ребенком, спрашивали как со взрослой. Помню, как она рассказывала мне, когда я была школьницей младших классов, как пришлось им в лесу рубить дерево и волочить его вдвоем с ее мамой Евдокией, моей бабушкой, домой, чтобы заделать выбитый снарядом угол дома… Всякую работу по дому она должна была делать беспрекословно. И учиться, конечно, только на отлично! Как постоянно хотелось есть в то голодное время. Да, не до жиру им было, как, впрочем, и всей стране, даже после войны.