Детство, которого не было
29.05.2020
Не знаю, правильно ли я делаю, что хочу написать об очень личном, о том горьком для себя, что называлось детством. Детство? Я не знала его, как не знали и мои сверстники, на долю которых выпало так много недетского горя, с той лишь разницей, что кому-то досталось больше, кому-то меньше. Но глубоко уверена: память тех лет осталась в сердце каждого тлеющим осколком и не даёт забыть те суровые дни войны.
Любящее сердце мамы
Оккупация Ульянова, угон немцами из села, мытарства по чужим краям – всё это было. Но всё это оберегалось материнской любовью и заботой, и потому острота тех мучительных страданий сглаживалась любящим каждого ребёнка тревожным сердцем мамы.А потом? Потом самое горькое, страшное, голодное сиротство, когда шестилетняя девочка едва передвигала ноги, а её младший брат по той же причине уже не мог ходить – лежал и постоянно плакал...
Закоулки моей памяти о детстве хранят немногое. Видимо, самые острые моменты.
Чётко помню, как я с мамой провожаю отца на войну. Был вечер, а может быть, ночь. Школа находилась где-то в районе молочного завода. Мы жили в учительском доме, который стоял в начале большого тогда парка. Мой отец перед войной работал директором Ульяновской средней школы (УСШ).
У меня сохранились документы, в одном из которых написано: «Курский Илья Евдокимович работал в УСШ преподавателем физики и биологии с 01.08.1934 г. по 20.08.1938 г., с 20.08.1938 г. по 02.08.1940 г. – директором Дудоровской средней школы, с 20.08.1940 г. по 20.08.1941 г. работал директором УСШ. Освобождён в связи с мобилизацией в Красную армию».
К нашему дому подъехала повозка, запряжённая лошадью, и папа с котомкой в руках уехал в ночь. Иногда думаю, почему мне, четырёхлетней, так чётко это запомнилось? Возможно, потому, что уж очень надрывно и безутешно плакала мама, наверное, подспудно чувствуя, что это расставание навсегда. И эта её боль отложилась памятью в моём детском сердце.
Ещё помню оглушительный звенящий гул немецких самолётов, которые летели так низко, что задевали, срезая, макушки величественных лип, а меня старшая сестра Галя таскала по парку (была зима) в надежде спрятаться под каким-нибудь деревом. Потом с трудом затащила меня на крыльцо нашего дома. Позже, по рассказам Гали, она буквально за несколько секунд успела впихнуть меня в коридор, и тут же пулемётная очередь из низко летевшего самолёта разорвала то место, где я только что находилась. Гитлеровские асы, упоенные азартом, охотились и за маленьким человечком на крыльце.
Отголосок того времени – бесконечные грохочущие разрывы снарядов, воющие оглушительные стаи летящих самолётов... Прошло столько лет, но я никогда не смотрю фильмы о войне.
И ещё у меня на ноге остались два шрама от колючей проволоки и память о нестерпимой боли, когда из детской ножки вытаскивали шипы. Порой, кажется, чувствую её и сейчас. Ещё момент: стоит перед глазами большая лесная поляна, мы возвращаемся в Ульяново. На повозке умирающая мама и мы, трое её детей. С одной стороны вся поляна усыпана трупами. Но в мою детскую память больше всего врезались оторванные по самое бедро ноги в серых валенках. Потом, став старше, поняла, что это было страшное поле битвы. С другой стороны дороги блиндаж, на краю которого разбросанные шоколадки. Галя сделала попытку подбежать, взять это лакомство, но возница не пустил, сказав, что, скорее всего, там всё заминировано.
Это был 1943 год. Мы приехали в Ульяново. Маму и Галю, тяжело заболевшую тифом, положили в одну палату, а меня с братом приютила на время учительница Ульяновской школы Татьяна Алексеевна Полякова. Ночью мама тихо умерла.
Самая горькая, самая большая боль всей моей жизни: я не знаю, где могила моей мамы, ведь, кроме меня, из родных на похоронах никого не было. Позже я с бабушкой пыталась её найти. В том месте, где она должна была бы быть, располагались ряды солдатских могил с красными звёздочками. Потом останки были перезахоронены в братскую могилу в сквере. Возможно, останки моей мамы тоже там…
Сиротство
И вот тогда началось это дикое сиротство.Нас взяла семья, в которой тоже было трое детей. Нам отпускали продукты на месяц, которые съедались очень быстро, а потом, казалось, был бесконечный голод. Самый низкий поклон всем тем, кто помог нам выжить.
Сейчас многие вспоминают «хлеб войны», я же помню другой хлеб. Какая-то женщина дала мне кусочек чёрного, как чугун, хлеба. Каким же необыкновенно сладким он мне показался. Этот хлеб был испечён из желудей, поэтому он был таким чёрным и сладким. Ещё один эпизод из моего детства я узнала буквально летом 2009 года. Меня в поликлинике остановила женщина такими словами: «Валентина Ильинична, вы знаете, что во время войны мы с вами побирались?» Я, растерявшись, говорю: «Нет-нет, вы что-то путаете, вы, наверно, обознались». Пригласила её в кабинет, взволнованно повторяя: «Вы обознались, я такого никогда не слышала». Она же, торопясь на приём к терапевту, кратко рассказала, как всё было, приглашала в гости на Новый год (ещё не зная, что она смертельно больна). «Тогда и расскажу всё подробно. Своим детям я часто об этом рассказываю».
А я, рыдая, спрашивала: какой была моя мама, как она выглядела?
– Вы похожи на неё.
– Я похожа на отца, – возразила я.
– Может, глаза у вас мамины, я ведь давно вас узнала, да всё не решалась подойти...
Эта женщина была из поселка Дудоровский. К моему глубокому огорчению, встреча наша не состоялась: вскоре она умерла.
Послевоенная дорога жизни у каждого сложилась по-своему, но для всех тех, кто соприкоснулся с тем страшным временем, война не кончилась, она осталась в памяти навсегда. Иначе не было бы этих жутких воспоминаний, этой пронзительной боли. С гордостью могу сказать – моё израненное поколение прошло по жизни достойно.
И сейчас, дожив до великой даты, наши почтенные ветераны несут на себе печать того времени и тяжёлых испытаний, несгибаемого мужества. Все, живые и мёртвые, недожившие и недолюбившие, все были полны глубочайшей веры в свою страну, в свой народ, сделавший на этой войне, казалось бы, невозможное. И все они, от рядового до генерала, были Великими солдатами Великой Победы Великой страны!
Фото из открытых источников.